Глава I

2 сентября 1907 г.

Дорогая Гертруда!
Получила ваше письмо. Спасибо. Сейчас мне душевно легче, чем тогда, когда я писала прошлое письмо. Хотя я все равно выбита из колеи. Последние несколько дней я провела в поисках жилья, которое с трудом нашла...
Вероятно, через неделю я действительно перееду, (но сейчас) Воллара нет в Париже, и из-за этого мы существуем в беспросветной нищете, вдобавок ко всем трудностям нашего положения. Надеюсь вскоре увидеться в вами. Пабло гораздо легче переносит наш разрыв. Те несколько лет, что мы прожили вместе, как будто не оставили в нем никакого следа. Никакого сожаления. Думаю, что мой отъезд ознаменуется глубоким вздохом облегчения. Я не мешала его жизни, не вмешивалась в его работу — это он сам говорит, — тогда что же еще?
Трудно осознавать, что была лишь игрушкой или прихотью... Я чувствую, что заблудилась. Но, возможно, именно теперь найду правильный путь. Я с трудом представляю себе, что со мной будет. Поживем — увидим. Должен же быть всему этому конец, и мысль о том, что Я МОГУ ПОКОНЧИТЬ С ЭТИМ, КОГДА ПОЖЕЛАЮ, немного меня успокаивает. Пока длится это ожидание, мне пришлось заняться мебелью. Я почти все уже купила.
Я как раз возобновила отношения с одной из моих тетушек. Недавно случайно узнала о трагической смерти дяди, которого я очень любила, он умер два года назад, я написала, узнав об этом, тете, и она ответила мне, выражая желание увидеть меня. Я, право, не знаю, что все это значит, мы прежде не симпатизировали друг другу. Быть может, я буду так скучать зимой, что время от времени стану ее навещать.
Мне так хочется совершенно успокоиться. А как вы, в Италии, наверное, прекрасная погода? Здесь дуют ураганные ветры и погода плохая. Всем от меня передайте привет.

Искренне ваша Фернанда».

В результате мы договорились об уроках французского. Я плачу пятьдесят центов в час, а она приходит ко мне дважды в неделю, и мы начинаем. Как раз перед уходом Фернанда спросила мисс Стайн, не осталось ли у нее комиксов, юмористических приложений к американским газетам. Гертруда Стайн ответила, что она как раз отдала их Пикассо.

Фернанда всполошилась, как львица, защищающая свой выводок. «Этой жестокости я ему никогда не прощу, — сказала она. — Я встретила его на улице, у него в руке было это приложение, я попросила его отдать это мне, чтобы я могла развлечься, и он грубо отказал. Это тайное зверство, которое невозможно простить. Прошу вас, Гертруда, дайте мне следующие экземпляры этих приложений». Гертруда Стайн сказала: «Конечно, конечно, с удовольствием».

Когда мы вышли на улицу, она сказала мне, что надеется на примирение этой парочки до того момента, когда придет новый выпуск комиксов, потому что, если не дать это Пабло, он будет огорчен, а если не дать Фернанде, то будет скандал. Полагаю, что скажу, будто потеряла этот выпуск или что мой брат по ошибке отдал его Пикассо.

Фернанда пришла точно к назначенному часу, и мы начали наш урок. Разумеется, для того чтобы учить французский, необходимо разговаривать. У Фернанды есть три темы: шляпы, немногое можно сказать о шляпах, духи, о духах можно поговорить. Духи были предметом расточительности Фернанды, она опозорилась на весь Монмартр, потому что как-то купила флакон духов под названием «Smoke» и заплатила за это восемьдесят франков, что в то время составляло шестнадцать долларов; у духов не было никакого запаха, но у них был потрясающий цвет, казалось, что во флаконе настоящий жидкий дым. Третьим предметом для разговора с Фернандой были меха. Существовали три категории мехов...

Вот так и проходили наши уроки, она была очень красива, но занятия были монотонны и утомительны, поэтому я предложила встречаться не дома, за чаем или для прогулки по Монмартру — это лучше. Она болтала. Нам встретился Макс Жакоб, вместе с Фернандой они очень забавны, ведут себя друг с другом как изысканная пара времен Первой империи, он, будто старый маркиз, целует ей руку и расточает комплименты, она принимает их, как императрица Жозефина. Это почти карикатура, но великолепная. Затем она рассказывала мне об ужасной женщине по имени Мари Лорансен, которая страшно шумела и бесила Пикассо. Я себе представила себе страшную старуху и была удивлена, когда увидела молоденькую. очаровательную Мари...»

Те годы, что я прожила рядом с тобой, были счастливейшим периодом моей жизни. Теперь же время выбелило мои волосы, те волосы, которые ты так любил, морщинами покрылись мои руки, которые ты тоже любил, время украло мой смех, который, бывало, радовал тебя, хоть и не всегда, — я страстно желаю рассказать тебе о своей жизни до и после встречи с тобой».

...он никогда не достигнет успеха, он отчаянно борется против своих самых глубинных инстинктов. Я повторяю, Пикассо подавляет свои желания. Он художник-классик, который не желает этого признавать. Он тщеславен и хочет стать новатором, несмотря на враждебность, которую это вызывает. Но можно ли назвать его созидателем? Как бы это ни казалось парадоксальным, но во всех его дерзновенных начинаниях существует некая робость, поскольку в нем живет нежная душа, которая при помощи искусства хочет разрушить все... что его внутренний талант мог бы с такой легкостью творить...

Он больше не может жить без постоянных поисков, которые все больше распространяются ввысь, вглубь и вширь. Таким образом он выходит за границы природы. Он это знает, но больше не может им подчиняться. Найдет ли он покой в своих глубинах, которые прячет от самого себя? Но которые он будет раскапывать все глубже, до тех пор, пока успех и деньги — а он перестал их презирать — избавят его от вечного возбуждения, и он напрочь забудет о самом себе. Однако я уверена, что, несмотря на все это, он не успокоится, потому что он — художник, во всем прекрасном значении этого слова».

Таким образом, можно сказать, что он изменяется, но в действительности это не так, он опустошает себя, и в тот момент, когда он совершенно опустошен, он должен снова начинать опустошение, он так быстро переполняется».