Пикассо-коммунист

Большинство тех, кто делил с Пикассо эти тяжкие годы тревоги и подозрительности и кто проявил наибольшую храбрость в движении Сопротивления, были членами французской коммунистической партии. Партия эта стремительно набирала силу. Своей мужественной преданностью общему делу ее члены завоевали себе всеобщее восхищение даже среди прежних политических противников во Франции. В числе новых сторонников этой партии, вступивших в ее ряды, поскольку рассматривали коммунизм как единственный путь, каким мир может уйти от катастроф вроде той, очевидцами которой им довелось быть, и прийти к новому обществу, основанному на человеческом достоинстве и на правах человека, был Поль Элюар. Он предпринял этот шаг еще в 1942 году, когда для совершения подобного поступка требовалось особая смелость, поскольку, с тех пор как Гитлер напал на СССР, коммунизм стал в глазах нацистов непростительным преступлением. Мотивы, которыми руководствовался Элюар, были идеалистическими и гуманными; он действовал не как политический деятель, но как поэт, философ, как человек, готовый сражаться, не щадя жизни, за освобождение своей страны. Руководствуясь всем этим, Элюар принял и ту партийную дисциплину, с которой ему прежде никогда не позволяла согласиться любовь к правам личности.

Престиж французской коммунистической партии был в ту пору очень высок. Многие видные интеллектуалы и деятели искусства влились в ее ряды. Да и советская Россия была храбрым и победоносным союзником. Рассматривая свой поступок как акт веры и руководствуясь пылкой надеждой на создание лучшего мира, Элюар стал членом компартии и даже, похоронив свою прежнюю враждебность, помирился с поэтом Луи Арагоном, который также принимал участие в опасных подпольных акциях.

«У меня для вас большая новость, — прошептал мне на ухо Элюар, когда через месяц после освобождения я посещал Пикассо в его мастерской. — Не пройдет и недели, как будет публично объявлено, что Пикассо вступил в коммунистическую партию». И действительно, когда об этом стало широко известно, указанный шаг Пикассо пробудил в самых разных кругах домыслы и предположения на предмет того, какими окажутся его последствия. Вопросом первостепенной важности было то, сохранит ли Пикассо право писать картины так, как ему заблагорассудится, или же он сочтет себя обязанным изменить свой стиль и принять на вооружение некую форму «социалистического реализма», которая бы отвечала советским доктринам¹. Кроме того, для всех стала очевидной странная путаница в понятиях, возникшая между двумя разновидностями людских кредо — художественной и политической. Твердолобые консерваторы от академического искусства, которые почти все без исключения были врагами коммунизма, много лет назад поняли, что модернистское движение является революционным, вследствие чего они по неосведомленности именовали его «большевистским». Советская же идеология шла в этом вопросе плечом к плечу с Гитлером, обрушиваясь на модернистское движение и в том числе на Пикассо как на самого главного его лидера. Так кто же теперь окажется победителем? Согласится ли коммунистическая партия из-за Пикассо принять столь неприятный ей стиль или же, напротив, сам этот художник будет вынужден осудить свои прежние открытия и достижения?

Если бы местом действия была Россия, результат такого противостояния мог оказаться совершенно иным. Однако во Франции на эту ситуацию оказывали влияние великие традиции французского искусства и культуры. Отнюдь не политические деятели, а именно интеллектуалы, гордые теми свободами, которые они завоевали своей собственной революцией в прошлом и восстановили совсем недавно своей храбростью, были теми, кто теперь соблазнил Пикассо присоединяться к ним. Однако именно политики убедили лидеров компартии, что престиж, который она заработает, приняв его в свои ряды, будет просто колоссальным.

Отнюдь не испытывая обеспокоенности теми опасностями для будущности своего искусства, которые усматривали другие, Пикассо охотно принял приглашение коммунистов. Их предложение совпадало по своему духу со многими из самых глубоких его надежд как гуманиста. Помимо всего прочего, он предпринимал теперь тот же шаг, что и многие из числа его самых близких друзей, и вдобавок это был еще один жест вызова, направленный против его старых врагов, Франко и Гитлера. Что же касается его живописи и всего творчества, Пикассо вовсе не был удивлен, что советская доктрина не одобряет их. «Исходя из своего прошлого опыта, — сказал он, — я бы с подозрением отнесся к их поведению, если бы обнаружил, что они действительно ценят мое творчество». Желая как можно яснее изложить всему миру мотивы, которыми он руководствовался, Пикассо сделал заявление Полу Гайяру — в конце октября 1944 года оно было почти одновременно опубликовано в Нью-Йорке² и Париже³.

С большой простотой и ясностью Пикассо высказал в нем многие вещи, которые помогают объяснить не только его чувства по отношению к человечеству и своему искусству, но также и понять его одиночество как человека, а также неразрывное единство между его творчеством и его жизнью.

Далее Пикассо говорит о друзьях, которые давно знали о его убеждениях и рядом с которыми он счастлив доказывать свою преданность тому же делу, добавляя: «Я так стремился снова обрести свою родину. Ведь я всегда был изгнанником, но теперь этого больше нет. Пока Испания не сможет, наконец, приветствовать мое возвращение, французская коммунистическая партия раскрыла мне свои объятия. Я нашел в ней всех тех, кого больше всего уважаю, самых крупных ученых, самых больших поэтов и все те лица — какие же они красивые! — тех парижан с оружием в руках, которых видел в течение тех августовских дней. Словом, я опять среди своих братьев».

Эмоциональный тон этих слов не оставляет сомнений, что указанный поступок Пикассо исходил из его глубокого внутреннего желания заключить пакт дружбы с теми, кто его окружал. Искусство часто заводило его в изоляцию, разреженную атмосферу тех высот, на которые поднялся его гений, могли с готовностью разделить лишь очень немногие. Другим же, если они действительно хотели понять его, требовалось время, чтобы привыкнуть к значимости сделанных им открытий. Надежды Пикассо устроить семейную жизнь выглядели туманными, зато здесь он мог вступить в новое товарищество и братство, разделяя тот же идеализм, что и его друзья, равно как и те, кто работал и сражался на улицах. Он смог, по его собственным словам, найти себе семью.

Примечания

1. Не исключено, что коммунисты в тот момент рассчитывали, что Пикассо «перекуется» — ведь, кроме всего, он в 1945 г. выполнил сразу три сугубо реалистических портрета Мориса Тореза (1900-1964), генерального секретаря французской компартии. — Прим. перев.

2. Это интервью напечатал 24 октября 1944 г. в сжатом виде журнал «Новые массы» (Нью-Йорк), и оно появилось полностью в оригинальной версии в центральном органе коммунистов «Юманите» (Париж) 29-30 октября 1944 г. Именно этот последний вариант приводится в книге Барра «Пикассо: пятьдесят лет его творчества» на с. 267.

3. И примерно в это же время к нему пришла брать интервью очень симпатичная 17-летняя школьница по имени Женевьева Ла-порт, недавно участвовавшая в Сопротивлении, а сейчас хотевшая понять творчество Пикассо и объяснить его своим ровесникам. Это стало началом долгих отношений — вначале вполне платонических, а потом, с 1951 г. — интимных и серьезных. Женевьева к тому времени успела покинуть Францию и вернуться, очень похорошела, стала поэтессой и заняла место рядом с Пикассо, который, кроме всего, иллюстрировал ее стихи. Спустя несколько лет она стала любовницей Жана Кокто, а в 1972 г. написала книгу о Пикассо — очень благожелательную и полную теплых чувств. — Прим. перев.