(1881—1973)
Тот, кто не искал новые формы,
а находил их.
История жизни
Женщины Пикассо
Пикассо и Россия
Живопись и графика
Рисунки светом
Скульптура
Керамика
Стихотворения
Драматургия
Фильмы о Пикассо
Цитаты Пикассо
Мысли о Пикассо
Наследие Пикассо
Фотографии
Публикации
Статьи
Ссылки

Глава семнадцатая. Знакомство с Франсуазой Жило

Франсуаза Жило. Мы уже несколько раз назвали это имя, и теперь настало время рассказать об этой женщине подробнее. Когда началась Вторая мировая война, американское посольство во Франции предложило Пикассо и Анри Матиссу переехать в Соединенные Штаты, но оба мастера отказались.

Пикассо ненавидел фашистов, но он не мог отказаться от своего образа жизни в Париже, от своих привычек и предпочел оказаться в оккупации.

Отметим, что в годы войны Пикассо чувствовал себя в Париже таким одиноким, что даже стал время от времени заходить к Ольге, якобы поговорить об их сыне, который тогда находился в нейтральной Швейцарии.

Однако это восстановление отношений длилось недолго, ибо в мае 1943 года Пикассо познакомился с художницей Франсуазой Жило, которой за полгода до этого исполнился двадцать один год. Эта девушка, родившаяся в Нёйи-сюр-Сен, была ровесницей его старшего сына Пауло (он родился 2 февраля, а она 26 ноября одного и того же 1921 года), но для нее уже было очевидно, что живопись — ее призвание.

Фотограф и художник Брассай рассказывает о ней следующее:

«Мы знакомы около трех лет: впервые я встретил Франсуазу в мастерской одного художника-венгра на Монпарнасе, который ввел ее в мир искусства. Ей было тогда лет семнадцать-восемнадцать, и она была помешана на живописи, жадно ловила все советы, страстно мечтала добиться признания. Франсуаза рассказывала мне о своих конфликтах с родными, придерживавшимися слишком буржуазных взглядов, чтобы допустить, будто занятия живописью можно предпочесть университетским лекциям; о мастерских художников, расположенных неподалеку от их виллы в Нёйи, куда она однажды пригласила меня на ужин. Я был покорен жизненной силой этой девушки, ее настойчивым стремлением преодолеть все преграды. Все в ней дышало свежестью и пылкостью. Ее экзальтация, вследствие чего она с равным восхищениям относилась к живописи и к живописцам, вызывала у меня в памяти образ Беттины Брентано, которая путала поэзию и поэтов и в восемнадцать лет воспылала неудержимой страстью к Гёте».

* * *

Знакомство Пикассо и Франсуазы Жило произошло при следующих обстоятельствах. В то время у нее гостила ее школьная подруга Женевьева, приехавшая из Монпелье. И вот они в кампании с актером Аленом Кюни отправилась в один небольшой ресторанчик, называвшийся «Ле Каталан», в котором часто бывали писатели и художники. Там Франсуаза впервые увидела Пикассо, сидевшего за соседним столиком в компании друзей. Рядом с Пикассо в тот день находилась и Дора Маар. Франсуаза Жило в своих воспоминаниях оставила нам такой ее портрет:

«У нее было красивое овальное лицо, однако с массивной челюстью, это характерная черта почти всех ее портретов, написанных Пикассо. Черные волосы были гладко зачесаны назад. Я обратила внимание на ее бронзово-зеленые глаза и тонкие руки с длинными, сужающимися к концу пальцами. Больше всего в этой женщине поражала ее странная неподвижность. Говорила она мало, совершенно без жестов, в осанке ее было не только достоинство, но и некоторая скованность. Есть французское выражение, очень подходящее к данному случаю: она держалась как на святом причастии».

А вот наружность Пикассо Франсуазу слегка удивила, и дело тут заключалось в том, что свое представление о том, как он должен выглядеть, она основывала на фотографии, увиденной в посвященном Пикассо номере одного популярного журнала, датированного 1936 годом. На этой фотографии семилетней давности Пикассо выглядел неким завораживающе-красивым животным, теперь же у него были седеющие волосы и какой-то отсутствующий — то рассеянный, то откровенно скучающий — взгляд.

Франсуаза потом вспоминала об их первой встрече так:

«По ходу обеда я заметила, что Пикассо наблюдает за нами и время от времени слегка актерствует специально для нас. Было ясно, что он узнал Кюни, и отпускал реплики, несомненно, с расчетом на то, что мы их услышим. Всякий раз, говоря что-то особенно забавное, улыбался скорее нам, чем тем, кто сидел вместе с ним. В конце концов, он поднялся и подошел к нашему столику. Принес вазу черешен и предложил нам угощаться».

— Послушай, Кюни, — сказал Пикассо, — будь добр, познакомь меня со своими спутницами.

Ален представил девушек, а потом сказал:

— Франсуаза — умная.

Потом он указал на Женевьеву.

— А Женевьева — красивая. Посмотри, правда же, она похожа на древнегреческую статую?

Пикассо в ответ пожал плечами.

— В данном случае, ты судишь как актер. А как охарактеризуешь умную?

В тот вечер на Франсуазе Жило был зеленый тюрбан, закрывавший большую часть лба и щек. Пока Ален Кюни думал, как бы поостроумнее обыграть это, на заданный Пикассо вопрос ответила ее подруга:

— Франсуаза — флорентийская дева.

— И необычная, — добавил Кюни.

— Раз необычная — значит, интересная, — сказал Пикассо. — Ну, и чем у нас занимаются эти беглянки из истории искусств?

— Мы художницы, — гордо ответила Женевьева.

Пикассо громко засмеялся.

— Давно не слышал ничего более смешного. Девушки с такой внешностью не могут быть художницами.

И тогда Франсуаза рассказала ему, что Женевьева — ученица знаменитого скульптора и живописца Аристида Майоля, а она сама, хотя ничьей ученицей не является, — тоже вполне сложившаяся художница. И что в настоящее время у них открыта совместная выставка живописи и графики в галерее на улице Буасси д'Англе, что рядом с площадью Согласия.

Пикассо поглядел на девушек на этот раз уже с удивлением.

— Ну что же... Я вроде бы тоже художник. А раз так, вы просто обязаны прийти ко мне в мастерскую, чтобы посмотреть на мои работы.

— Когда? — спросила Франсуаза Жило.

— Да хоть завтра. Или послезавтра. Словом, когда вам будет угодно.

Франсуаза и Женевьева посовещались и ответили, что придут не завтра, не послезавтра, а еще вероятнее — в начале будущей недели.

Пикассо вежливо поклонился:

— Как вам будет угодно.

После этого, пожав всем руки, он вернулся к своему столику.

* * *

И девушки пришли к нему, а когда они собрались уходить, Пикассо сказал:

— Если пожелаете прийти еще, непременно приходите. Но только, пожалуйста, не как паломники в Мекку. Приходите потому, что я вам нравлюсь, что вам интересно мое общество, потому что хотите прямых, простых отношений со мной. А если вам захочется лишь посмотреть мои картины, то с таким же успехом можно пойти на выставку или в музей.

Тогда Франсуаза Жило не восприняла это замечание Пикассо особенно серьезно, но через пару дней он нашел предлог снова увидеться с ней.

— Я видел вашу выставку, — сказал он, глядя ей прямо в глаза.

У нее не хватило смелости прямо спросить, какого он мнения об увиденном, поэтому она лишь сделала вид, что удивлена.

— У тебя большие способности к рисованию, — продолжал он, не обратив внимания на ее уловку. — Думаю, тебе нужно работать и работать. Упорно... Ежедневно... И мне было бы любопытно наблюдать за твоими успехами. Надеюсь, ты будешь показывать мне свои рисунки время от времени...

* * *

Фотограф и художник Брассай, хорошо знавший Пикассо и Франсуазу Жило, рассказывает нам следующее:

«Франсуаза уже давно сгорала от желания показать свои работы Пикассо, с которым несколько месяцев назад [...] она познакомилась в одном парижском ресторане. Теперь девушка часто приходила на улицу Великих Августинцев и сидела в вестибюле, ожидая, пока божество позовет ее.

Пикассо нисколько не скрывал, что в его жизнь вошло новое чувство. Он настолько польщен, настолько горд своим мужским счастьем, что выставляет его напоказ. Однако я не согласен с Максом Жакобом, утверждавшим, что Пикассо обменял бы свою славу великого художника на славу Дон Жуана. Всегда жадный и всегда пресыщенный, как севильский соблазнитель, он никогда не позволял женщине порабощать себя, освобождаясь от ее власти в творчестве. Для него любовное приключение было не самоцелью, а необходимым стимулом для реализации творческих возможностей, имевшим слишком большое значение, чтобы его скрывать. Да разве можно скрыть любовь, которую тут же выдадут картины, рисунки, гравюры и скульптуры — черты новой избранницы всегда накладывались на черты недавней возлюбленной?..»

Далее он пишет:

«Пикассо был покорен маленьким ртом Франсуазы, пухлыми губами, густыми волосами, обрамлявшими ее лицо, огромными и чуть асимметричными зелеными глазами, тонкой талией подростка и округлыми очертаниями форм. Пикассо был покорен Франсуазой и позволял ей боготворить себя. Он любил ее так, словно чувство впервые пришло к нему.

Будучи свидетелем этой идиллии, я задавался вопросом, как скажется новая страсть на его искусстве: ведь каждая новая женщина вызывала к жизни новые выразительные средства. И меня пугали страдания, которые неизбежно принесет с собой это чувство...»

И ведь было, чего пугаться. Пикассо был взволнован, словно влюбившийся подросток, и говорил Брассаю, показывая на Франсуазу:

— Посмотрите, как она красива, как она изящна. Почему бы вам не сфотографировать ее? Только проследите, чтобы волосы были слегка растрепаны. Не снимайте ее, когда она только что вышла из парикмахерской. Я ненавижу аккуратные прически.

Друг Пикассо впервые слышал о неприязни Пикассо к «аккуратным прическам». Ему, как выяснилось, нравились волосы, неприрученные и свободные, как кошки. Кстати, именно так он всегда рисовал свою Франсуазу...

* * *

А вот рассказ Карлоса Рохаса:

«После первой же встречи наедине с Франсуазой Жило, происходившей в мастерской Пикассо на улице Великих Августинцев [...], у обоих осталось отчетливое ощущение, что их свяжет общая судьба, а отнюдь не банальная мимолетная любовная связь. Пикассо показал Франсуазе работу из серии «Мастерская скульптора», выполненную в 1934 году, за девять лет до того, как они познакомились в кафе «Ле Каталан». На ней изображены две женщины: одна, обнаженная, сидит на каком-то возвышении, другая стоит рядом, завернувшись в шаль, конец которой закинут за спину. Пикассо обращает внимание своей гостьи на удивительное сходство между нею и этой женской фигурой: «Это вы. Вот здесь. И вы не будете этого отрицать. Меня всегда преследовали некоторые лица, и ваше — из их числа». [...]

В тот день художник попросил Франсуазу раздеться, чтобы увидеть, соответствует ли ее тело тому, что нарисовал он в своем воображении. К удивлению Пикассо, девушка, пока он ее раздевает, стоит не шелохнувшись. Возможно, она бессознательно угадала то, что раньше поняли Фернанда и Ольга: чтобы подчинить себе Минотавра, надо сочетать покорность и преклонение перед ним».

Сравнение с Минотавром очень часто используют биографы Пикассо. Чтобы было понятно, Минотавр, согласно греческому преданию, — это чудовище с телом человека и головой быка, произошедшее от любви Пасифаи, жены критского царя Миноса, к посланному богами быку. Минос потом скрывал его в специально построенном лабиринте, куда ему бросали на пожирание преступников, а также присылаемых из Афин молодых девушек и юношей (согласно легендам, Тесей убил Минотавра, а потом при помощи Ариадны (дочери Миноса и Пасифаи), давшей ему клубок ниток, благополучно вышел из лабиринта.

Что же касается Пикассо, то ему очень нравилась эта легенда, и он часто рисовал Минотавра и его оргии, но преступники и юноши художника не интересовали. Его «чудовищу» нужны были только девушки: юные и жизнерадостные, а главное — свежие и нетронутые, как Ольга Хохлова, когда он ее впервые встретил. Более того, его Минотавру нужны девушки доверчивые и послушные, ибо только такие могли дать ему немыслимые плотские наслаждения. Он и о себе это понял сразу. Для творчества ему необходимы самые сильные сексуальные страсти — без каких-либо ограничений и запретов. И чем старше становился этот Минотавр, тем он все яростнее пожирал эту лакомую пищу, быстро и во все возрастающих количествах. При этом он искренне полагал, что снисходит до простой смертной, наделяя ее душой и даря ей тем самым «настоящую жизнь», до этого ей неведомую.

* * *

Когда Франсуаза в очередной раз пришла повидать Пикассо, он вдруг стал очень ясно выказывать другую сторону природы своего интереса к ней, глядя на нее уже совсем не как художник. А потом он взял и поцеловал ее в губы. Она не воспротивилась, и Пикассо с удивлением взглянул на нее.

— Отвратительно, — сказал он. — Как можно соблазнить кого-то в таких условиях? Если женщина не собирается сопротивляться, об этом не может быть и речи.

Несколько дней спустя Пикассо снова вернулся к этой теме, и Франсуаза сказала, что заранее ничего обещать не может, но он волен сделать новую попытку в любое время.

Ее слова вновь вызвали у Пикассо раздражение.

— Несмотря на твой возраст, — сказал он, — мне кажется, у тебя большой опыт в подобных делах.

— Вовсе нет, — ответила она, — большим опытом я не обладаю.

— Ну, тогда я не понимаю тебя. Твое поведение лишено смысла.

— Ничего не могу поделать. Лишено оно смысла или нет, оно такое, какое есть.

— Мне трудно тебя понять.

Позднее Франсуаза Жило написала:

«Внешность моя не казалась мне замечательной; с другой стороны, я не считала себя дурнушкой. И чувствовала себя совершенно бесстрашной, непредубежденной и независимой во всех своих суждениях, безмятежно свободной от всевозможных иллюзий, возникающих у молодых людей от неопытности. Словом, мнила себя зрелым философом в обличье юной девушки».

* * *

А потом она все же оказалась в его объятиях, и страсть захлестнула их с головой. После этого она лежала рядом с ним совершенно счастливая, не ощущая необходимости ни в чем, кроме его присутствия. Он что-то говорил, а она чувствовала, что это начало чего-то чудесного в полном смысле этого слова.

Нет, тогда он не говорил, что любит ее — было еще слишком рано. Он сказал это, несколько недель спустя. И Франсуаза ему поверила.

Для нее Пикассо являлся великим художником, вызывающим всеобщее восхищение, но совершенно безликим. До этого он возбуждал ее интерес, а теперь в ней пробудились чувства. Оказалось, что он и в отношениях способен отойти от всех стереотипов так же решительно, как и в искусстве.

А потом он вдруг сказал:

— Мы не должны слишком часто видеться. Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не прикасайся к ним. Нельзя злоупотреблять тем, что должно принести свет в мою и твою жизнь. Все прочее обременяет меня и заслоняет свет. Наши отношения я ощущаю как открывшееся окно. И хочу, чтобы оно оставалось открытым. Мы будем встречаться, но не слишком часто. Когда захочешь увидеться, позвони мне и скажи.

* * *

Пикассо собирался провести ближайшие несколько дней со своей дочерью Майей и ее матерью, Марией-Терезой Вальтер, жившими в квартире на бульваре короля Генриха IV. Шел 1944 год, в том районе не утихали бои, и он волновался по поводу их безопасности.

Париж был полностью освобожден несколько дней спустя, 24-го августа.

После этого Франсуаза Жило на несколько лет стала его новой музой. Он много рисовал ее и при этом почти каждый раз злился:

— Плохо. Никуда не годится.

И безжалостно рвал, рвал, рвал рисунки один за другим.

А потом он вдруг сказал:

— Лучше попозируй мне обнаженной.

Когда она разделась, он поставил ее возле двери, очень прямо, с опущенными по бокам руками.

Франсуаза Жило вспоминает от этом:

«Если не считать солнечных лучей, падавших из высоких окон справа от меня, вся комната была залита тусклым, ровным светом, близким к полумраку. Пабло стоял с напряженным, сосредоточенным видом ярдах в трех-четырех и не сводил с меня глаз ни на секунду. Не касался бумаги; даже не держал в руках карандаша. Мне казалось, что я стою там очень долго. Наконец он сказал:

— Понимаю, что нужно делать. Одевайся. Больше тебе позировать не понадобится.

Оказалось, что простояла я чуть больше часа. На другой день Пабло стал делать по памяти серию набросков меня в той позе. Еще сделал серию из одиннадцати литографий моей головы, на каждой поместил крохотную родинку под левым глазом и вытянул правую бровь в виде центрально-вершинного ударения.

В тот же день он начал писать мой портрет, который получил впоследствии название «Женщина-цветок». Я спросила, не помешаю ли, если стану наблюдать за его работой».

* * *

Биограф Пикассо Карлос Рохас дает нам следующий психологический анализ происходившего:

«Франсуаза Жило стала прототипом "Женщины-цветка" на одной из его картин, юной любовницей, что отражало подсознательное стремление к инцесту с символической дочерью, образ которой так или иначе периодически вторгался в жизнь художника».

Нетрудно догадаться, что это стало очередным ударом для Ольги, которая продолжала ревновать «бывшего мужа» ко всем его новым связям. Она писала ему гневные записки на смеси испанского, французского и русского, содержание которых сводилось к тому, что Пикассо ужасно опустился. Обычно она прикладывала к посланиям портреты Рембрандта или Бетховена и объявляла ему, что он никогда не станет таким же великим, как эти гении.

Что же касается Франсуазы, то она, когда Пикассо порвал с Дорой Маар, наивно думала, что других серьезных сложностей в его личной жизни нет. Разумеется, она знала, что он был женат на русской балерине и имел от нее сына по имени Пауло, который был примерно одного с ней возраста. У нее даже была короткая встреча с Ольгой, когда они с Пикассо прогуливались по Левому берегу. Свои впечатления от этой встречи она потом описала так:

«Она показалась мне эмоционально от него отчужденной».

Знала Франсуаза и про Марию-Терезу Вальтер. Знала она и то, что у них есть дочь Майя. Знала, что Пикассо изредка навещает их, но причин придавать этому какое-то особое значение у нее не было. Однако, поселившись на улице Великих Августинцев, она обратила внимание, что каждый четверг и воскресенье Пикассо исчезает на целый день.

В ее воспоминаниях читаем:

«Через несколько недель я пришла к выводу, что в этих исчезновениях есть система. Когда спросила его, он ответил, что всегда проводил эти дни с Майей и ее матерью, потому что Майя по этим дням не ходила в школу. И едва мы приехали в Менерб, Пабло начал ежедневно получать письма от Марии-Терезы. Он взял за правило читать их мне по утрам подробно и с комментариями — неизменно весьма одобрительными. Писала она в очень ласковом тоне и обращалась к нему с большой нежностью. Описывала каждый день вплоть до самых личных подробностей, в письмах содержалось детальное обсуждение финансовых дел. Всегда были какие-то новости о Майе, иногда их моментальная фотография».

Удивительно, но Пикассо обожал зачитывать Франсуазе самые пылкие отрывки из этих писем. При этом он удовлетворенно вздыхал и говорил:

— Почему-то не представляю тебя, пишущей мне такое письмо.

Однажды она ответила, что тоже не представляет.

— Потому что мало любишь меня, — сказал он. — А вот эта женщина действительно меня любит.

Франсуаза быстро среагировала:

— Во-первых, все по-разному чувствуют, а во-вторых, никто одинаково не проявляет свои чувства.

— Ты еще не созрела до понимания подобных вещей, — высокомерно заявил он. — Ты ведь еще не полностью раскрывшаяся женщина. Ты же — просто девчонка.

Сказав это, он прочитал ей еще один отрывок, дабы показать, какая замечательная женщина эта его Мария-Тереза.

— Очень мило, — сказала Франсуаза и закусила губу, чтобы не дать волю охватившему ее возмущению.

* * *

В феврале 1946 года Франсуаза случайно упала на лестнице и сломала себе руку. Пришлось делать операцию на локте и десять дней провести в больнице. По выходе из больницы она решила поехать с бабушкой на юг. Пикассо дал ей адрес своего старого приятеля Луи Фора, который жил в Гольф-Жуане (у него там имелись ручные прессы и все необходимое для изготовления гравюр). При этом он предложил: раз уж она едет на отдых, то вполне может отправиться к месье Фору и кое-чему у него научиться. В результате, оставив бабушку в Антибе, где та обычно отдыхала, Франсуаза поехала в Гольф-Жуан.

Когда Франсуаза вернулась, она заметила, что ее подруга Женевьева явно «на ножах» с Пикассо. Но оба они вели себя вполне сдержанно. Однако через пару дней увидела, что Женевьева и Пикассо злобно глядят друг на друга, готовые сцепиться.

— Франсуаза, мне нужно срочно поговорить с тобой наедине, — выпалила Женевьева.

— Нет, говорить буду я, — сказал Пикассо.

Еще не понимая, о чем может пойти речь, Франсуаза объявила Пикассо, что поговорит с ним потом, а пока же выслушает Женевьеву.

— Как ты можешь терпеть это чудовище! — гневно воскликнула та, когда они остались одни.

— Почему чудовище? — удивилась Франсуаза.

— Да потому, что не успели мы проводить тебя, как он повел меня к себе в дом. Сперва сказал — с совершенно серьезным видом — что даст мне урок рисования, а потом вдруг заявил: «Я воспользуюсь отсутствием Франсуазы и тобой». Я ответила, что у него ничего не выйдет. Тогда он усадил меня на кровать и добавил: «Более того, сделаю ребенка. Это как раз то, что тебе нужно». Нет, ну ты себе представляешь?

— Представляю.

— Ты что, мне не веришь? — удивилась подобной реакции подруга.

— Верю, но не стоит так волноваться. Если бы ты посмеялась над всем этим, все стало бы гораздо проще.

— Может, у тебя это и получилось бы, — заявила Женевьева, — но я, к сожалению, смеяться в подобных ситуациях не умею.

После этого она битый час убеждала Франсуазу, что единственным достойным способом спасти свою душу для нее — уехать завтра же вместе с ней в Монпелье.

— К тому же, — заверила она, — твоя рука заживет гораздо быстрее в спокойной атмосфере дома моих родителей, чем в обществе такого монстра, как твой Пабло.

На этом их разговор завершился, и Франсуаза направилась к Пикассо. К ее возвращению, как она и ожидала, он совершенно успокоился.

— Представляю, сколько всего навыдумывала эта дурочка, — засмеялся он.

На это Франсуаза сказала, что знает Женевьеву много лет и верит каждому ее слову. И завтра утром она уезжает вместе с ней в Монпелье.

Пикассо нахмурился.

— Как ты можешь верить девице, которая пыталась соблазнить меня за твоей спиной? Как ты вообще можешь иметь в подругах такую дрянь? Не представляю. Но оставить меня и уехать с ней... Ты действительно так поступишь? Это невероятно, и тут можно сделать только один вывод: между вами существуют какие-то противоестественные отношения.

В ответ на это Франсуаза воспользовалась своим же советом Женевьеве и рассмеялась ему прямо в лицо.

Пикассо немного успокоился и спросил:

— Надолго собираешься уехать?

— Я собираюсь уехать, и точка.

Пикассо вдруг помрачнел и закрыл лицо руками.

— Собираешься бросить меня? А знаешь, мне осталось не так уж много лет жизни, и ты не вправе отнимать у меня оставшуюся крупицу счастья.

И все же она нашла в себе силы уйти от него.

* * *

Рассказывая об этом, биограф Пикассо Карлос Рохас ни словом не упоминает историю с Женевьевой. Он пишет:

«Франсуаза не принесла Пикассо счастья: отношения с ней оказались более бурными, чем с какой-либо другой из его женщин. Через несколько месяцев, когда они проводили лето в Воклюзе, в том самом доме, который художник отдал Доре Маар, дело дошло до того, что Франсуаза решила покинуть Пикассо. Причин тому было немало: дом, где они жили, принадлежал Доре, и все напоминало о ней, от Марии-Терезы Вальтер Пикассо постоянно получал пылкие любовные письма, которые с удовольствием читал вслух, не обращая внимания на то, как это неприятно Франсуазе. К тому же она панически боялась скорпионов, которых было так много в тех местах, что не проходило и дня без сообщения о новой жертве их укусов. Удивительно, но Пикассо, такому суеверному и боязливому, даже нравилась близость этих насекомых, которых он отождествлял с собой: ведь это его знак зодиака, знак, под которым рождаются люди осторожные, страстные и внутренне сильные».

Вот даже как! Оказывается, все дело было в письмах Марии-Терезы Вальтер и в каких-то там скорпионах!

Но, как бы то ни было, Франсуаза Жило пешком ушла из дома Пикассо. А потом, как и следовало ожидать, Пикассо — за рулем был его шофер — быстро нагнал ее на полупустынном шоссе. Тут же, у дороги, между любовниками произошло бурное и долгое объяснение, и она сдалась, побежденная доводом, который в устах любого другого человека звучал бы странно.

— В подобных случаях никогда не слушай голос рассудка. Лишит тебя самых глубоких чувств. Тебе нужен ребенок, который вернул бы тебя к твоему естеству и помог бы принять окружающий мир.

Анализируя эти слова Пикассо, Карлос Рохас вновь делает полюбившийся ему вывод:

«Другими словами, Пикассо, которому недалеко до семидесяти, хочет возвысить Франсуазу до звания матери, поднять ее на ту же ступень, на которой находятся донья Мария, Ольга и Мария-Тереза. Возможно, теперь, когда твердость характера возлюбленной очевидна, художник бессознательно ищет способ сильнее связать себя с Франсуазой, у которой его предложение не встречает никаких возражений: она говорит, что для молодой женщины материнство есть вопрос лишь свободного выбора».

Что еще сказал ей Пикассо, точно неизвестно, но их разговор на полупустынном шоссе продолжался, по меньшей мере, час. Она решила не уходить от него и на следующий день рассказала об этом Женевьеве.

— Ты движешься к катастрофе, — с горечью сказала та.

— Возможно, ты и права, подруга, но такого рода катастрофы я избегать не хочу.

После этого Женевьева вернулась к себе в Мон-пелье, а Франсуаза — к Пикассо.

* * *

А уже осенью 1946 года Франсуаза Жило поняла, что забеременела.

Ребенок — мальчик — родился без осложнений 15 мая 1947 года. Пикассо хотел дать ему свое имя, но поскольку его первого сына назвали Пауло (по-французски — Полем), Франсуаза сочла, что нужно подобрать что-то другое. Она вспомнила, что учителя знаменитого художника Антуана Ватто звали Клод Жилло. Известный художник, он часто изображал на своих полотнах паяцев, как и сам Пикассо, а посему ребенка назвали Клодом.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
© 2024 Пабло Пикассо.
При заимствовании информации с сайта ссылка на источник обязательна.
Яндекс.Метрика